– А мне думается, чересчур долго ты морочишь голову… Дай-ка, я посмотрю! – Тупотилов наклонился вперед. – Уместишься? Уместишься… Эх и скотское это дело, ну да ладно…

Грянул выстрел.

Затылок Тупотилова как будто взорвался изнутри. Комендор выпучил глаза и скривил рот, из которого тут же хлынула пенная, словно молодое вино, струя крови. Матрос захрипел, повалился на спину. Прежде чем он закрыл руками лицо, Рудин успел заметить в правой щеке комендора крохотную дырочку с обожженными краями.

Локтионов медленно, как будто спросонья, убрал дымящийся револьвер за пояс.

– Вылезай… – буркнул ошарашенному Рудину. Потом присел, точно стало ему нехорошо, положил ладони на виски.

– Ох, господи-господи…

Рудин выпрыгнул из ямы, метнулся к Тупотилову. Тот еще был жив: тупо моргал затягивающимися поволокой глазами и едва слышно мычал. Локтионов встал, поглядел на рук своих дело, трижды перекрестился. Затем схватил умирающего за ноги и поволок к яме. За Тупотиловым оставалась кровавая, склизкая на вид дорожка.

– Ты… что?.. – пролепетал Рудин. – Он ведь… жив ведь еще!

Локтионов скинул товарища в могилу. Оказавшись на дне, обреченный комендор заскулил и из последних сил заерзал ногами.

– Это… ненадолго… – выдохнул Локтионов и решительно взялся за лопату. Зашелестел грунт, возвращаясь на свое место.

Рудин достал из торбы флягу, сделал глоток и поперхнулся. Локтионов в два счета засыпал могилу, отряхнул руки, после чего отобрал у доктора флягу.

– Давай так… – начал он, освежившись. – Ты оказался больно прытким и смог удрать в пустошь. Я в тебя стрелял, но, стало быть, не попал.

– А-а-а… – Рудин указал пальцем на свежую могилу. Глаза сыграли с доктором злую шутку: на какой-то миг ему почудилось, что почти незаметный холмик колышется.

– Сбрешу что-нибудь, – без особой уверенности ответил Локтионов. – В Поселок лучше не возвращайся, иначе худо будет, – посоветовал он. – Мне – худо, а тебе – уж подавно.

Рудин встрепенулся.

– В Поселок нельзя? Куда же я пойду… – Он повесил голову. – Ведь помру я в пустоши, Никанор! Как же так, а?

Локтионов выругался.

– Мое дело было сохранить тебе, доктор, жизнь. А как ты ею распорядишься – твоя забота… – Его вдруг осенило: – Постарайся отыскать боцмана! Он ушел с кумовьями-матросами к Гипи… Гипер…

– …к Гипотенузе.

– Ага. Иначе с ними случится то же самое, что и с мичманом Зуровым. Картежники подпустят их поближе, а потом нашпигуют пулями.

– Ну спасибо. Что предупредил.

Они посидели еще немного. Маленькое солнце поднялось в зенит и застыло в розоватом небе клубком красных ниток.

Локтионов вернул Рудину револьвер.

– Ты – человек чести, доктор. Чай, не станешь стрелять в спину?

– Не стану… – помотал головой Рудин.

Матрос поднялся, закинул на одно плечо свой мешок, на другое – мешок Тупотилова.

– Тогда не поминай лихом. Заруби на носу, что в Поселок тебе лучше не возвращаться, – сказал он, отступая. – Я первым в тебя палить стану.

Доктор кивнул.

– Иди с богом, Никанор. Я не забуду.

…Минул час, затем второй, а Рудин так и сидел возле своей, но ставшей чужой, могилы. Наедине с Марсом, наедине с пустошью, наедине с ветром. Наедине с думами-сумерками. Наедине с собой – опустошенным, униженным и потерявшим веру.

Он бы прилег рядом с холмиком и позволил пустыне пить из него жизнь, если бы не воспоминания о старых друзьях. Надо вставать и отправляться… не назад в Поселок, где осталась уютная изба, одежда, законный пищевой паек, а вперед, в глубь бесконечной марсианской пустыни. Подняться, повесить на плечо мешок, двинуться к горизонту и через горизонт. В одиночку, наперекор ветру.

…И поначалу он думал, что тусклый звон ему мерещится, что быстрое пятно, летящее над камнями и песком, – маленький смерч или крупное перекати-поле. Но пятно приблизилось, и Рудин узнал в нем «старика» – матерого трутня из Тайги.

– Мас-с-са… – просипел трутень, волчком вертясь у ног человека. Кольца, вросшие в острые лопатки и позвоночник, сумбурно звенели.

– Вот так встреча! – пробормотал изумленный Рудин. – Ты решил составить мне компанию, Шершень? Как своевременно…

«Старик» подцепил когтистой лапой пустую консервную банку и обнюхал жестянку со всех сторон. Доктор запустил руку в торбу. Порылся, морща лоб; выудил припасенный на черный день кусочек сахара…

Краснов сдал задержанного лейтенанту, а сам отправился к начальнику. Каждую секунду его так и подмывало припуститься бегом, но он сдерживал себя, не желая предстать перед товарищем Бладом в виде вспотевшей и задыхающейся клячи. Старший следователь понимал, что за ночное блуждание по грунтовкам Западной области и последующую задержку шеф нахваливать не станет. Но солдатское сердце не умело трепетать от страха, – в конце концов, они вернулись не с пустыми руками; ведь дело, как ни крути, на мази, и старый барин Рудин бредет, шаркая ногами, по коридору дачи НКВД.

Солнечные лучи смешались со светом электрических лампочек. Рудин прищурился. С годами зрение стало таким же ненадежным, как и слух. Вскоре глаза обвыкли, и он увидел уходящий вдаль коридор, немногочисленных служак да бритого парнишку в робе, что с матросским усердием орудовал шваброй. Рудин почувствовал, что его разгоряченное лицо обдувает пахнущий лежалыми бумагами ветерок. Библиотечный запах притуплял чувство опасности.

Лейтенант толкнул тяжелую двустворчатую дверь.

– Вперед!

Они пошли по бетонным ступеням вниз. Спустились на первый подвальный этаж, затем – на второй. Лейтенант стукнул кулаком в железную дверь. Через зарешеченное оконце на них взглянул усатый дежурный. Громко щелкнул замок. Рудин ожидал услышать последующий скрип, но петли были смазаны на славу.

Лейтенант и дежурный вполголоса поздоровались.

– Куды? – деловито спросил дежурный; говорил он с сильным украинским акцентом, и при этом усы его шевелились. – К злόдиям?

Рудин не услышал ответ, очевидно, лейтенант просто кивнул.

Подвальный коридор оказался шире и короче верхнего. И пахло здесь не бумагами, а прелью и мочой. Стены и пол были окрашены голубой краской, под потолком ярко сияли лампы в зарешеченных плафонах, на полу лежал бледно-зеленый линолеум. «Как на «Кречете»», – отрешенно подумал Рудин.

Лейтенант повел Рудина мимо глухих железных дверей, за которыми, насколько успел понять старик, томились те самые «злодии». За одной дверью кто-то рыдал, в другую глухо билось что-то большое; воображение рисовало безумного узника, – как он раз за разом кидается грудью на неподатливое железо. Возле входа в следующую камеру стоял еще один служака; он торопливо отдал лейтенанту честь. Дверь была приоткрыта, и Рудин решил, что его заведут внутрь, однако сопровождающий несильно, но настойчиво подтолкнул его в спину, шагай, мол, дальше. Сквозь щель Рудин увидел, как двое в форме пинают распластанное на полу тело.